Земля и воля. Собрание сочинений. Том 15 - Николай Ольков

– Сын, стрелка все время показывает одно направление. Я специально рисовал схему, где мы, где Кабаниха, куда вам направляться. Сразу за Ивановкой следи за дорогой и сверяй с компасом. Дорог может быть много, мало ли куда мужики ездят. А ты двигайся на эту царапину, чуть влево, чуть вправо – главное: направление не потерять. К Кабанихе выйдете на четвертый день, ты ее сразу узнаешь: густой камыш от самого берега. Там осторожней, кабанов много и волки рядом непременно. Ружья заряжены и на предохранителях.

Вышел во двор, еще раз все проверил, ночь не спал, в четвертом часу поднял ребят. Мать уже стояла в дверях, сдерживая слезы, потому что муж не велел, плохая это примета, когда со слезами провожают. Да разве удержишь ее, соленую, если две кровиночки твоих едут неизвестно куда, и будут среди тайги, на морозе, рядом со зверьем. Но удержалась, только позвала сынов, встали они на колени, и мать благословила иконкой маленькой.

– Гриша, спрячь за пазуху, прибудете на место – к сосенке ее укрепи, она защитница рода нашего уж, поди, века три.

Поцеловала детей и ушла с глаз. Отец дождался, когда ребята сядут в седла, поклажа мешала, еще раз все потрогал, хлопнул по спине того и другого:

– Пошли!

В полуоткрытые ворота мелкой рысью выскочили на улицу, выехали на край села, за пять минут собрались все.

«Это добрый знак!» – подумал Мирон, незаметно проводивший сынов до околицы. Мгновение – и колонна конников исчезла в темноте.

Глава третья

Легкой рысью, след в след, полтора десятка коней тихим шагом прошли лежащие на их пути три деревни, которые еще спали, и ничего никто не видел. За Ивановкой нашли едва приметный сверток, летняя лесная дорога, с полкилометра до тайги ехали шагом, по команде Андрея Курбатова меняя переднюю лошадь на последнюю. Андрей снял меховую рукавицу и тронул круп Белолобка – влажный. Подумал, что зря не уступил отцу, который советовал седлать Карего, потому что на нем каждый день возили навоз в кучу у гумна. Куча два года будет преть, а потом на поля – вот и пшеничка, и просо, и подсолнечник. Да, зря тогда Андрей заартачился, Карий шел бы сейчас влеготку.

Вошли в тайгу, сосны стоят стеной, потому снегу меньше. Остановились, коней свели в круг, вынули удила, лошади фыркали, пробуя холодный снег. Парни тоже встали в кружок, приплясывали, разминаясь.

– Никто не замерз? – по-взрослому заботливо спросил Андрей.

– Трое вон в снегу лежат, окоченели, – пошутил Сергей Смолин. Посмеялись.

Иван Киваев спросил:

– Дорогой пойдем?

Андрей кивнул:

– Она же к самой Кабанихе ведет.

– А ты посмотри, на дороге снег, а на стороне нету. Забивает ее ветром.

Андрей выскочил на обочину: верно, местами даже земля голая, ветры тут по верхам гуляют, а внизу тишина.

– Молодец, Ваньша, стороной и пойдем, коням легче.

– Пожрать бы пора, – пожаловался Федя Лепешин, самый молодой, но плотный парень.

– Все правильно, в это время мать ему блины начинает метать, в три сковороды не успеват, и приходится Федьке блин хлебом прикусывать.

– Врешь ты все, – смутился Федор.

Вмешался Григорий:

– Ребята, без обид, и под шкуру не лезьте друг дружке, нам только подраться не хватало. Обедать будем в час дня, отец мне свои часы дал.

И опять тронулись, теперь уж где кто видел поудобнее проход. Шли даже рысью, не особо торопя лошадей. Солнца не было, серый сумрак окутал тайгу, зато без ветра. К Григорию подъехал Володя Ляпунов, они ровесники, обоим по семнадцать.

– Ты под ноги смотришь?

– Лошадь смотрит, ей шагать, – улыбнулся Гриша. – Ну, говори.

– Волчьи следы видел, раза три, вчерашние.

Володька с детства с отцом на охоту ездил, дело знает. Григорий спросил:

– Думаешь, напасть могут?

– Это только вожак знает. Вообще не должны, но коней напугать могут, где потом хохоряшки собирать будем?

– Вот видишь, что значит охотник! А я еду, лесом любуюсь, свои думы думаю.

Владимир ехидно заметил:

– Про Варьку Лепешину думки? Нет, Курбатов, просто так я тебе ее не отдам. Ты же знал, что она мне глянется – зачем влез?

Григорий вскипел:

– Брось, Ляпунов, амуры тут разбирать. Волки рядом, а он в ревность впал. Забыли разом! И ружье свое вынимай, подзови, кто лучше стреляет, распределитесь, кто впереди, кто сзади.

Крикнул, чтобы ехали кучнее, а сам уже про ночь думал. Самое тяжелое во всем этом путешествии – ночи. Костер греет только одну сторону, так что крутись. Лошадям пятую часть овса, потому что не менее пяти ночей придется проводить в пути. Отец говорил, что лучше бы расседлывать лошадей, но это всю амуницию снимать, а завтра снова крепить. Это час потерь. Да и не каждый сумеет как следует, все-таки дома отцы снаряжали.

Остановились перекусить. Решили костра не разводить и чай не ставить, поели хлеба с мясом и салом, зажевали снегом, и в путь. После обеда отвязала лыжи, уздечки соединили вожжами и пошли – половина впереди, половина сзади. Григорий наблюдал и делал заметки: многие едут без желания, дай бог, чтобы до места вытерпели, а там в работе некогда будет слюни распускать. Несколько ребят радости своей не скрывают, что вырвались, это самостоятельные, на них надо надеяться. На лыжах разогрелись, да и лошадям легко, но скорость движения упала. Оставшиеся до нормы десять верст на лыжах до темноты не дойти. А ведь надо и ночлег готовить. Но команды снимать лыжи не давал. Все умели ходить, все бывали в тайге, зайцев гоняли в ближних к деревне березовых колках.

Володя Ляпунов тихонько окликнул:

– Гринь, глянь туда.

С верхушек деревьев сваливались шапки снега, подряд, как будто кто-то их специально сбивал.

– Это рысь, заметь, их три или четыре. У них теперь гон, случка. Еще драться будут. Конечно, голодные, когда женихи разберутся и рыси спарятся, вот тогда опасайся. Они же голоднехонькие от любви. Ты, наверно, и по себе знашь. Ладно, молчу. На ходу она не нападет, а встанем на ночлег – можно ждать.

– Она и на человека кинется? – осторожно спросил Григорий.

– На лошадь может. Сразу в глотку впивается и висит, пока та не упадет. Отец говорил.

– А если их пугнуть?

– Можно. Нас они видят, но у них другие интересы. Давай попробуем.

Обошли колонну и выбежали вперед. Присмотрелись, качнулась вершинка, вскинули ружья, выстрелили. Рыси взвыли, камнем свалились с деревьев и быстро стали удаляться в сторону.

– Не вернутся? – спросил Григорий.

– Не должны. Я ж говорю: гон у них.

Запыхавшийся Федя Лепешин подбежал первым:

– Кого подстрелили?

– Кабанчика тебе на ужин, – усмехнулся Володька.

Стало смеркаться. Григорий пошел вперед выбрать место для ночлега. Через версту наткнулся на удобное место: широкая поляна, лес выпилен, но сучки остались, должны быть сухими. Взял толстую ветку и с хрустом сломал. Хорошо. Из срубленных сучьев сложил костер, остальные прибрал рядом, чтобы всю ночь поддерживать огонь. Подошли свои. Коней поставили кругом, уздечки связали, каждому насыпали порцию овса. Вода в котле закипела, заварили чай, Григорий предложил, пока есть хлеб, нажимать на сало, мясо потом можно и без хлеба. Договорились, что в карауле будут по двое, меняются через три часа. Часы установил на такой бой, не проспит. Наломали свежих еловых веток, устелили вокруг костра, все свободные от вахты упали и сразу захрапели.

Григорий спал чутко. Он ценил уважительное отношение отца, поручившего такое важное дело, ценил и то, что все ребята в походе сразу признали его верховенство, хотя он ни разу об этом не говорил. Всхрапнула лошадь, он вынырнул из-под еловых веток, присел. Костер едва горел. Встал, подкинул сучьев, три больших чурки, которых наготовили с вечера. Обошел вокруг – нет дежурных. Стал пересчитывать сгрудившихся ребят – спит охрана. Григорий улыбнулся: ну, и что с ними делать? Завтра перед строем выговорить? Придется. Обошел лошадей, все спят стоя, отец учил его определять. Лошадь может спать стоя и вполне нормально отдохнуть. Ноги прямые, голова и репица хвоста чуть опущены, спина прогнута. Звякнули часы, пошел поднимать смену.

– Парни, вы ходите, так все видно и теплее. Прислушивайтесь. На коней смотрите, они вперед беду учуют. Если что – меня тихонько разбудите, стрелять не надо, кони могут испугаться, где потом их искать.

– Они домой уйдут.

– Знамо, что домой, а нам-то совсем в другую строну.

Перед рассветом поднял всех. В костер скидали последние бревна, вскипятили воду в котле, доели хлеб с салом. Из темноты стал вырисовываться лес. Можно ехать. Григорий глянул на компас и определил направление. Днем компас постоянно доставал из-за пазухи. Решили на обед не останавливаться, пожевать на ходу, а потом спускаться на лыжи. Внезапно кони завсхрапывали, раздули ноздри, остановились.

– Ружья к бою! – крикнул Григорий. В который раз пожалел, что не взял с собой собаку. Осмотрелись, прислушались – тихо. Но лошади волнуются. По двое пошли в разных направлениях – вперед и в стороны. Условный знак – свист. Уже минут через пять кто-то слева свистнул, кинулись туда, а навстречу Митя Киреев: